Сайт латвийских крупье

Часть первая

Начинается сказка сказываться...

За горами, за долами,
За глубокими морями,
Против неба, на земле
Жил старик в одном селе.
С ним жила его старуха,
В прошлом блядь и потаскуха.
И она под старость лет
Мужу делала минет.
У старинушки три сына:
Старший был как секс-машина,
Средний был крутой чувак,
Младший вовсе был мудак.
Братья время не теряли,
Мак в лесу они сажали.
В их подполье при свечах
Наркобизнес цвел и пах.
А товар в мешках с пшеницей
Увозили в град-столицу,
Знать столица та была
Недалече от села.
Там наркотики сбывали,
Шлюх на выручку снимали,
Все косые, под балдой
Возвращалися домой.

В долгом времени, аль вскоре
Приключилося им горе:
По ночам один мудак
Стал вытаптывать их мак.
Мужички такой печали
Отродяся не видали
Может быть это ООН
По лесам наводит шмон.
Наконец они смекнули,
Чтоб стоять на карауле
И за эти все дела
Наказать того козла.

Вот как стало лишь смеркаться,
Старший брат пошел сбираться.
Выпил стопку и с собой
Захватил журнал “Playboy”.
Путь он свой направил к бору,
Но, прошедши вдоль забора,
Он в свинарник заглянул
И, вздохнув, слюну сглотнул.
Как в витрине у секс-шопа
Перед ним такая жопа,
Что неможно глаз отвесть.
И таких здесь тридцать шесть.
Месяц по небу гуляет,
Вся деревня отдыхает.
В этом доме и в другом
Поебались перед сном.
Лишь скрипят в телеге клинья,
Да повизгивают свиньи.
Раз по семьдесят подряд
Всем им вставит старший брат.
Солнце в небо выплывает,
Со свиньи мужик слезает
И, упав в ушат с водой,
Отправляется домой.
“Отворяйте, сучьи дети !
Не хуй дрыхнуть на рассвете” —
Закричал он пред избой,
Ебанувши в дверь ногой.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его
Не взъебал ли он кого ?
Караульщик помолился,
Вправо-влево поклонился
И челом ударил в член,
Что болтался до колен.
Говорит он: “Всё спокойно,
Караулил я достойно,
Только, вот, ебёна мать,
Против ветра начал ссать.”
“Ну да ладно, пообсохнешь.
Чай не ватный, не размокнешь” —
Говорит ему отец,
Почесавши свой конец.

Стало сызнова смеркаться,
Средний брат пошёл сбираться.
Взял взрывчатку и попёр —
Он был в армии сапёр.
Заминировав все поле,
Он пошел к подружке Оле.
Выжрав литра полтора,
Отключился до утра.
Ну а с утренней зарёю
Он с больною головою
Пред своей стоит избой
И хуярит в дверь ногой.
“Открывайте двери, суки.
Позамёрзли ноги-руки.
Дайте, говорю я вам,
Для сугреву двести грамм”.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его
Не взорвал ли он кого ?
Караульщик помолился,
Вправо-влево поклонился.
Говорит: “Япона мать !
Дайте выпить и пожрать.
Я дежурил до рассвета.
Никого там, на хуй нету.
Завтра, маму вашу так,
Пусть идет Иван мудак.”

Стало в третий раз смеркаться.
Надо младшему сбираться.
Он и ухом не ведёт,
Влез на печь и бражку пьёт.
А Данило да Гаврило
В один голос: “Ты, мудило!
Ну-ка бражку ты не дуй,
А давай, брат, в лес пиздуй !”
Тот смеется хитровато,
Мне и тут, мол, заебато.
Закурил и ловит кайф,
Напевая: “It’s my life”.
Братьев песней он изводит,
Тут отец к нему подходит.
“Громко ты, сынок, орёшь
И мотив немного врёшь.
А поймаешь ту скотину,
Отвалю тебе полтину,
Купишь плейер, запоёшь,
Как Битлы, ядрена вошь.”
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
С хрустом огурец жуёт,
Караулить мак идёт.
Ночь настала, месяц всходит,
Поле всё Иван обходит.
Озираючись кругом,
Срать садится под кустом.
Ветер воет, Ваня дрищет,
Утереть чем зад свой ищет.
Вдруг он слышит, как на грех,
Среди поля женский смех.
“Вот оказия какая —
Думал он, лопух срывая —
Не предстать бы мне, ей-ей,
С голой жопой перед ней.”
Стал скорей он одеваться,
Да вдоль поля пробираться.
Вдруг, на встречу, в рот компот,
Баба голая идет.
Перед ней верблюд шагает,
Топчет мак, цветки сминает.
А за ней бежит во след
Жеребец гнедой двух лет.
Тут средь черной темной ночи
Свистнул Ваня, что есть мочи
и кричит: “Япона мать !
Ну-ка, на хуй, всем стоять,
А не то как дам лопатой !”
Тут верблюд, хоть и горбатый,
Но со всех верблюжьих ног
Он пустился наутек.
Следом конь за ним рванулся,
Но упал, вскочил, споткнулся,
Без дороги, без пути,
Лишь бы задницу спасти.
Ну а девка молодая,
От Ивана убегая,
Так и кружит, как шакал.
Но Иван её догнал,
Повалил её на спину
(Здоровенный он детина)
И ручищею своей
Он раздвинул ноги ей.
Эта стерва поначалу
Все царапалась, кричала,
Но минуток через семь
Стала ласковой совсем.
Отбиваться перестала,
Застонала, задрожала
И Ивана, ну дела !
Как родного обняла.
Говорит она Ивану:
“Я теперь твоею стану.
Я со многими спала,
Только кончить не могла.
Ведь за жизнь свою, зараза,
Я кончала лишь три раза.
Вот сейчас и еще днем
С тем верблюдом и конем.
Испугалась я сначала,
Как тебя здесь повстречала,
Но теперь, любимый мой,
Стану я твоей женой.
Дай мне место для покою,
Да ухаживай за мною
Сколько смыслишь, да смотри
Трипер мне не подари.
Выводи меня на волю
Поебаться в чистом поле.
А на следующий год
Я рожу сыночка, вот.
Только я не знаю, Ваня,
На кого похож он станет.
Я ж была сегодня днем
Под верблюдом, под конем,
Под тобой вот побывала,
Аж чуть дурно мне не стало.
Ну да хрен с ним или с ней,
Лишь бы член был подлинней !
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле.”
“Ладно !” — думает Иван
и в секретный балаган
Бабу эту приглашает,
Дверь покрепче запирает
И лишь только рассвело
Отправляется в село,
Распевая хит новейший
Всем известный “Happy Nation”.
Вот он всходит на крыльцо,
Почесав своё яйцо,
Вот он хуем в дверь стучится,
Что чуть кровля не валится,
И орёт что было сил,
Словно яйца прищемил.
Братья с лавок повскакали,
Заикаясь закричали:
“Кто стучится сильно так ?”
“Это я — Иван мудак”.
Братья двери отворили,
Мудака в избу впустили
И давай его ругать,
Как он смел их так пугать ?
Братья все штаны друг другу
Обосрали с перепугу,
А у старого отца
Вдруг закапало с конца.
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
После бурной ночи лечь.
Он в штаны засунул руку,
Там одну нащупал штуку,
Стал поглаживать любя,
Возбуждая сам себя.
И рассказывать стал важно,
Как дежурил он отважно:
“Всю я ноченьку не спал,
Свою задницу чесал.
Измозолил все ладошки,
Вот ведь суки, мондавошки !
Вдруг приходит, чтоб я сдох,
В три часа Сергей Лемох.
Двух с собой приводит телок
Со шприцами без иголок.
Говорит он мне: “Ванёк,
Есть, братишка, огонёк ?
Я — кричит — такого мака
Не видал нигде, однако.”
Я достал кремень отцов
И иголки от шприцов.
Укололись, закурили,
Баб на землю повалили
И до самого утра
Там ебались у костра.
Утром он свалил скорее
На гастроли в Монтерее.”
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья сколько ни серчали,
Не смогли — захохотали
Над рассказом мудака,
Ухватившись за бока.
Сам старик не смог сдержаться,
Чтоб совсем не обоссаться.
И с тех пор старуха в рот
Член у деда не берет.

Много времени аль мало
С этой ночи пробежало,
Но однажды, как на зло,
Девять месяцев прошло.
Ну да что нам в том за дело ?
Может больше пролетело
Ведь за ними не бежать.
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что: раз Данило,
В праздник помнится то было,
Налокавшись, в доску пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? — Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
“Хм! Теперь-то я узнал
На хуя мудак тут спал!” —
Говорит себе Данило...
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Говриле говорит:
“Эй, кончай смотреть порнуху!
Побежали что есть духу
В наш секретный балаган.
Объебал нас брат Иван”.
И Данило да Гаврило,
Словно, вставив в жопу шило,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.
Сломя голову, гурьбою,
Наступив в дерьмо ногою,
И попав рукой в капкан,
Братья входят в балаган.
Кони ржали и храпели,
Словно десять лет терпели,
И теперь вот, мать честна,
Кобылица им нужна.
Братья так на них смотрели,
Что, наверно, охуели.
“Где ж он, сука, их достал? —
Старший среднему сказал —
Ну, Данило, в ту седьмицу
Отвезём-ка их в столицу,
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим,
Будем шастать всю неделю
По пивным да по борделям.
Ну, Данило, — по рукам!
Письку к носу мудакам”.

Вечер к ночи пробирался,
На ночлег Иван собрался,
Чтоб беременной жене
В ротик кончить при луне.
Вот он леса достигает,
Всё быстрей с себя снимает,
До предела возбуждён
В балаган заходит он.
Не был здесь он две недели,
Всё дрочил в своей постели,
Ведь беременна жена
Не давала ни хрена.
А теперь вот — эка жалость!
Разродилась и съебалась.
Лишь игрушка-скакунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опершись о балаган:
“Ах ты, стерва, падла, шлюха!
Я ль тебя не трахал в ухо,
Я ль тебя не трахал в рот?
Что родился за урод?
От коня и от верблюда
Ты брюхатила, паскуда.
Не могла ж ты от меня
Вдруг родить верблю-коня.
Нет тут семени моёго!”
Стало Ване вдруг хуёво,
Вдруг Ванюша услыхал,
Будто б конь ему сказал:
“Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Не бери на душу грех,
Твоего тут больше всех.
Да, и не хуй отпираться,
Посмотри, какие яйца!
И базарю я, как ты.
Так что, батька, всё. Кранты.
И ещё, хочу сказать я,
У меня ведь были братья —
Два, чтоб сдох на месте я,
Охуительных коня.
Но твои, Ванюша, братцы,
Чтоб им в жопу не ебаться,
Увезли в столицу их,
Ну а “бабки” — на двоих.
Ну да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись
Да смотри не ебанись.
Я хоть росту небольшого,
Но уделаю любого.
Пусть завидуют враги!
Только яйца береги.
Тут конёк пред ним ложится,
На конька Иван садится,
Уши в руки он берёт,
Что есть мочушки ревёт.
Горбунок ногами вздёрнул,
От натуги громко пёрнул,
И за не хуй делать, в миг
Наш Иван воров настиг.
Братья, то есть, испугались,
Зачесались и замялись,
А Иван, япона мать,
Стал на братьев наезжать:
“Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее,
Он у вас коней не крал”.
“Сам ведь мозги проебал! —
Говорит ему Данил —
Ща вообще получишь в рыло,
Коль ебало не заткнёшь.
Ну ты братец! Ну хорош!
В доме год уж нет ни водки,
Ни картошки, ни селёдки.
Ты ж, чтоб чёрт тебя побрал,
Заморозил капитал.
Ну а ежели б, Ванюша,
Нам свою открыл ты душу,
Да продали б мы коней
Тысяч за пятьсот рублей,
Акций взяли бы в столице
“МММ” иль “Дока Пиццы” —
Ща бы прибыль уж была.
Дивиденды, все дела”.
“Ну коль эдак, так ступайте, —
Говорит Иван, — продайте
Златогривых два коня,
Да возьмите ж и меня”.
Братья больно покосились,
Да нельзя же! Согласились.

Стало на небе темнеть;
Воздух начал холодеть;
Вот, чтоб им не заблудиться,
Решено остановиться.
Под навесами ветвей
Привязали трёх коней.
Самогоном похмелились
И в полемику пустились
Все, покуривая драп,
Сколько кто испортил баб.
Вот Данило вдруг приметил,
Что огонь вдали засветил.
На Гаврилу он взглянул,
Левым глазом подмигнул
И прикашлянул легонько,
Указав огонь тихонько.
Тут он яйца почесал,
Плюнул в небо и сказал:
“Что-то вроде мне здаётся,
Что дымок там светлый вьётся.
Видишь, эвон?.. Так и есть!
Вот бы курево развесть!
Было б клёво! А послушай,
Побегай-ка, брат Ванюша.
А, признаться, у меня
Спичек нету ни хуя”.
Сам же думает Данило:
“Чтоб тебя там задавило!”
А Гаврило говорит:
“Хрен пойми, что там горит.
Может рокеров там стадо...
Это было б то, что надо”.
Всё хуйня для мудака,
Он садится на конька,
Бьёт рукой его по жопе,
Мчится в бешеном галопе,
В три раза мешок сложив
И под яйца подстелив.

Огонёк горит светлее,
Горбунок бежит скорее.
Вот уж он перед огнём.
Светит поле словно днём.
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится.
Тут Иван и говорит:
“Это что за piece of ?
Ватт на двести будет свету,
А тепла и дыма нету;
Эко — чудо огонёк”.
Говорит ему конёк:
“Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы.
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесёт оно с собою!”
“Говори ты! Как не так!” —
Про себя ворчит мудак.
И, подняв перо Жар-птицы,
Завернул его в тряпицы,
Тряпки в шапку положил
И конька поворотил.
Вот он к братьям приезжает
И на спрос их отвечает:
“Как туда я доскакал,
Пень горелый увидал;
Уж над ним я поебался!
Чуть совсем не обосрался;
Раздувал его я с час.
Нет ведь, чёрт возьми, угас!”
Братья целу ночь не спали
Над Иваном хохотали.
Он — уснул, на землю пав,
Их удачно наебав.
Вот коней они впрягают
И в столицу приезжают,
Становятся в конный ряд
Супротив больших палат.

В той столице по закону
Все платили дань ОМОНу,
Чтобы он ломал хребты
Бандам местной рэкеты.
Вот и братья — заплатили
И коней поворотили
Жопой — взад, еблом — вперёд,
Чтобы видел их народ.
Собралось зевак немало,
Только денег не хватало,
И никто из них не мог
Дать запрошенный залог.
Братья даже растерялись...
Но откуда-то вдруг взялись
С стадом хилых рысаков
Рота царских казаков.
Вот на братьев трёх с конями
Залупились. Все — пни пнями,
Разогнали весь народ
И стоят, разинув рот.
Вот старшой вперёд выходит
И такой базар заводит:
“Мол, за двести тыщ рублей
Заберу твоих коней!”
Братья тут повеселели,
На Ивана поглядели,
А Иван ему в ответ:
“Охуел ты или нет?!
За такую цену сучью
Забирай навоза кучу,
А коней чтобы забрать,
Заплати “лимонов” пять!”
И в конец охуевая,
Будто что сказать желая,
Наш казачий звеньевой
Приоткрыл ебальник свой.
Выкатив глаза наружу,
Под собой наделав лужу,
В позе этой наш капрал
Где-то с полчаса стоял.
После, атаман казачий
На своей костлявой кляче
Догадался наконец
Ехать прямо во дворец.

В те года сидел на троне
При державе, при короне
И при прочих всех делах
Царь Гвидон ибн Аллах.
Это старый был вояка.
Повидал он жизни всякой:
В Сомали в огонь и дым
Шёл в пехоте рядовым.
Был сержантом он во флоте,
Старшиной в морской пехоте,
А в строю воздушных сил
Лейтенантом он служил.
Дослужился до майора,
Был в Панаму брошен скоро.
В Индонезии он стал
Уже контр-адмирал.
Ног, ушей, зубов немало
В этих битвах потерял он.
Маршал он теперь и вот
Уж страною правит год.
Всем известен непременно
Норов был его военный,
Что любил он всех сильней
Женщин, водку и коней.
Зная это всё прекрасно,
Атаману стало ясно,
Что хотя бы миллион
Заработать сможет он.
Он бежит к царю с докладом:
“Мол при встрече с одним гадом
Тот просил отдать меня
Три “лимона” за коня.
А коней там этих пара...
Шесть “лимонов” — это даром
При твоей-то, царь, казне...
Ну, берёшь себе и мне?”
“Хорошо б сначала глянуть,
Сколь вообще те кони тянуть” —
Отвечает царь ему.
“Что-то, батя, не пойму —
Говорит ему с усмешкой
Атаман — Ты, царь, не мешкай.
Ведь за эту цену в раз
Тот мудак коней продаст.
Я ж коней тех, да ты тоже,
Хоть куда засунуть сможем:
Хоть на скачки, хоть в парад.
Сам потом ведь будешь рад.
Да и мне, поди, за службу
Да военну нашу дружбу,
Иль ещё за что-нибудь
Новый орден — шлёп на грудь”.
Что ж, на том и порешили,
Царской подписью скрепили
Ордер кассовый, и вот —
Атаман коней берёт.
Пять “лимонов” дав Ивану,
Адъютанту дав по чану,
А оставшийся “лимон”
Под полу засунул он.
После, атаман казачий
Слез с своей костлявой клячи,
Братьев отослав в пизду,
Взял коней он за узду.
Кони тотчас же заржали,
На дыбы, как в цирке встали,
И казачий звеньевой
Вновь мундир обделал свой.
Вновь бежит к царю с докладом:
“Что, мол, делать с этим гадом?
Не даются кони нам!”
Царь пошёл к Ивану сам.
“Слушай, Ваня, глас Гвидонов.
Заплатил я шесть лимонов...”
А Иван: “Кончай, царь, врать,
Получил я только пять”.
Царь в лице переменился,
На капрала обозлился,
Заточил его в тюрьму,
Догадавшись, что к чему,
Не смотря на часть снаряда,
При блокаде Ленинграда
Залетевшего тайком
Между лбом и мозжечком.
Миллион у атамана
Он забрал, отдал Ивану,
Отдал честь, словно солдат,
Говорит ему: “Ну, брат,
Пара нашим не даётся;
Делать нечего, придётся
Тебе с нами поезжать,
Чтоб коням пистон вставлять
Если вдруг там что случится
Иль кобыла сжеребится.
Всю конюшенну мою
Я в приказ тебе даю.
Царско слово в том порука.
Что, согласен?” “Эка штука! —
Отвечает тут Иван —
Только чтобы мой карман
Каждый день звенел деньгами,
Бабы пёрли табунами,
Все раздетые совсем.”

Два же брата между тем
Деньги царски получили,
Ближе к яйцам положили
И отправились домой
По дороге по прямой.
Дома в сласть повеселились,
Наебались и напились.
Мак свой бросили давно
И открыли казино.

Но теперь мы их оставим,
Снова сказкой позабавим
Православных христиан,
Что наделал наш Иван,
Находясь на службе царской
При конюшне государской,
Как он ел и как он пил,
Как фамилию сменил,
Как хитро поймал Жар-птицу,
Как он трахнул Царь-девицу,
Как поехал наш Иван
За бананом на Буян,
В Царь-девицу как влюбился,
Как на ней потом женился,
Как его потом все тут
В президенты изберут.

Часть вторая

Скоро сказка сказывается,
А не скоро пизда показывается.

Поудобней, дети, сядьте.
Хватит в жопе ковырять-то!
Да заткнитесь! Я для вас
Продолжаю свой рассказ.
У Ершова в месте этом
(Я скажу вам по секрету)
Поисписаны листы
Кучей всякой хуеты.
Так что списывать не буду
Всё дословно я оттуда.
Как сумею написать,
Так и буду продолжать.

Ну, так видите ль, ребята,
Как Ивану заебато
На казённых-то харчах,
В шитых золотом парчах.
Ест он сладко, спит он столько,
Что раздолье, да и только.
Да не хочет он никак
Жить с фамилией Мудак.
Вот он писарю однажды,
Помусолив руку дважды,
Пачку новеньких банкнот
Вместе с паспортом даёт.
Говорит ему: “Послушай,
Поизмучила всю душу
Мне фамилия моя.
Заебался с нею я.
Может как-нибудь исправить
Её можно, аль подставить
Пару буковок в неё...
Ну, подумай. Ё-моё!”
Подзаправившись стаканом,
Тем же вечером с Иваном
Писарь встретился и вот —
Ему паспорт отдаёт.
Тот открыл, разулыбался,
Прослезился, просморкался.
Ну, писаку целовать,
Словно пидор, его мать!
До утра они гуляли —
Ванин паспорт обмывали.
Он с тех пор зовётся так:
Иоан Второй Мудрак.

Пятый месяц на исходе
Или что-то в этом роде.
Наконец-то наш капрал
Под амнистию попал.
В ту же ночь он в доску пьяный
Доебался до Ивана,
Мол, мудак он и козёл,
Мол, пиздец ему пришёл.
А Иван в ответ капралу
Шандарахнул по ебалу
И за грубые слова
Пнул по жопе раза два.
Жопа целу ночь болела,
А на утро мысль созрела
У капрала, его мать,
Как Ивана объебать.
Ведь он прошлой ночью видел,
Как Иван его обидел,
А потом к себе пошёл,
Что-то выложил на стол,
Развернул свои тряпицы
И достал... Перо Жар-птицы.
Видя это всё, капрал
К государю похромал.
Вот уж он в покоях царских,
Во хоромах государских,
Ебанувши об пол лбом,
Раком встал перед царём:
“Не видать мне больше хуя,
Если вдруг херню скажу я.
Не вели меня казнить,
А вели мне говорить.
Прошлой ночью, врать не стану,
Заходил я, царь, к Ивану.
Не держу, в натуре, зла
Я на этого козла
За мой срок, да про другое
Речь пойдёт у нас с тобою.
Мы с ним выпили пивка,
Ебанули коньячка,
А потом мне Ванька, сука,
Показал такую штуку!
Хоть выпрыгивай в окно!
До сих пор в глазах темно.
То перо Жар-птицы было,
Ну а этот-то мудило
Похвалялся, его мать,
Птицу оную поймать.”
“Сей же миг привесть Ивана!” —
Крикнул царь, вскочив с дивана
(Он на троне не сидел
После всех военных дел.
Где-то в Чили это было:
Зад ему разворотило).
Между тем пришёл Иван —
Молод, весел, сыт и пьян.
“Это что ж ты, как ранетки,
У Жар-птиц породы редкой
Щиплешь перья, по чём зря,
Втихомолку от царя!”
“Что ты, батя, бог с тобою!
Стукнись об пол головою.” —
Говорит ему Иван.
Царь — с ногами на диван:
“За одни такие речи
Опустели б твои плечи,
Ну да ладно, хрен с тобой,
У меня вопрос другой:
Где ты взял перо Жар-птицы?
Отвечай, а то в темницу
Заточу тебя в момент.
Уголовный элемент!”
Но Иван не отвечает,
Тут же дурочку включает:
“Не пойму я, царь, о чём
Мы с тобою речь ведём?”
“Ах, не понял ты, паскуда,
Ну, гляди, какое чудо
Я желаю показать.
Ну-ка, стража, обыскать
Всю конюшню, да живее,
А кто всех найдёт быстрее
То перо, я ставлю тут
Литр водки “Абсолют”.
“За такую, царь, награду
Мне пера того не надо” —
Говорит ему Иван,
Руку он суёт в карман,
Достаёт потёртый свёрток,
Через дюжину обёрток
Что-то светится внутри.
А Иван царю: “Смотри!”
Развернул свои тряпицы
И достал перо Жар-птицы.
Охнул царь, присел и в раз
Окривел на левый глаз.
“Это как же ты, Иуда,
Мог скрывать такое чудо?
Ну да мы тебя простим,
Но с условием одним:
Должен ты саму Жар-птицу
В государеву светлицу
К Пасхе в акурат привесть.
У тебя неделька есть,
Чтоб мою исполнить волю”.
“Царь, помилуй, в чистом поле
То перо я отыскал” —
Ваня слёзно зарыдал.
“Помочь бог тебе в работе,
Ну а ежели к субботе
Птицу ты не привезёшь —
Царь достал из ножен нож —
То тебе подарком в праздник
Будет маленький проказник,
Что висит меж твоих ног.
С богом. Ну, давай, сынок”.
Вот Иван чернее тучи,
Сжав в руке свой член могучий,
Прочь поплёлся, как на суд,
Позабыв про “Абсолют”.
Он свернул к жене соседа
Поебаться напоследок,
А навстречу ему — скок
Его верный Горбунок:
“Что ты, Ванечка, не весел,
Что ты голову повесил,
Что рука на хуй легла?
Или баба не дала?
Так пойдём со мной, Ванюша,
Отведём с тобою душу,
Выпьем водочки, а там,
Лишь стемнеет — по блядям”.
Заревел Иван белугой:
Озабочен я услугой,
Что царю, ебёна мать,
Должен вскоре оказать.
Этот старый хрыч Жар-птицу
Захотел в свою светлицу.
Сроку дал неделю он,
Этот ёбаный гондон”.
Горбунок молчал минуту,
Наклонивши шею круто.
“Откровенно говоря,
Это, Ваня, всё хуйня.
Не печалься, я устрою
Это дело, мы с тобою
Завтра утром или днём
Прямо в тундру ебанём.
Солнце там вообще не всходит,
Но сейчас как раз подходит
Время то, когда туда
На пол года прут стада
Этих птиц. Период брачный
Наступил у них. Удачно
Время выпало для нас.
А вообще-то в тот же час,
Как начнётся танец парный,
Наступает день полярный,
Так как там Жар-птицы все,
Словно белки в колесе,
Крыльями обняв друг друга,
В танце движутся по кругу,
Осторожность позабыв.
И светло там, словно взрыв
Ядерной боеголовки.
Тут уж, Ваня, будь ты ловкий:
Хоть одну схватив за хвост,
Жми оттуда в полный рост”.

На другой день, утром рано
Разбудил Конёк Ивана:
“Эй, хозяин, заебал.
Ты опять чуть не проспал”.
Вот Иванушка поднялся,
На дорожку продристался,
И попёрли в тот же миг
Они в тундру напрямик.
А в далёкой тундре дикой
И безлюдной, и безликой,
Как в солярии светло.
Даже челюсти свело
С непривычки у Ивана.
Достаёт он из кармана
Пару солнечных очков
И ложится меж кустов.
“Мне б не валенки, а сланцы” —
Думал он, смотря на танцы
Возбуждённых птичьих пар.
Тут как солнечный удар
Ване ёбнет по макушке...
Солнце скрылось за опушкой,
И туман на землю лёг.
Вот очнулся наш Ванёк.
“Что ж ты, грёбаный мудило,
Чтоб тебя разворотило! —
В ухо ржёт ему конёк —
На хуя ж ты тут залёг?!
Иль пиписка надоела?
Нет? Тогда берись за дело!
Коль и завтра будешь спать,
Тебе члена не видать.
Продолжать мы будем сказку.
Намотав на лоб повязку,
Чтобы разум не кипел,
В куст с утра Иван засел.
Просидев там до обеда,
Он не чуял и не ведал,
Что Жар-птицы собрались
Подниматься стаей в высь,
Подристать над тундрой голой
(Ради шутки, для прикола)
И лететь уж, мать моя,
Прямо в тёплые края.
Поднялася птичья стая,
Перьев золотом блистая,
Прокричала раза три
И растаяла в дали.
А Иван внизу остался,
Как в сортире искупался.
Весь в помёте под кустом
Он сидит с открытым ртом.
Вот конёк к нему подходит...
С неба глаз Иван не сводит,
И ни пёрнуть, ни вздохнуть —
Бледный весь, ну просто жуть.
Вдруг какой-то слышен клёкот,
Золотистых перьев стрёкот,
И торчит конец хвоста
Из соседнего куста.
Ни секунды не теряя,
Этот хвост Иван хватает
И кричит, что было сил:
“Помогай быстрей! Словил!”
Вот они с конём на пару
Эту жёлтую цесару
Ну верёвками крутить.
Прям аж мать твою итить.
Закрутили, завязали,
Завалили, потоптали,
Учинили птице шок
И засунули в мешок.
И стоят средь голой тундры,
Словно две лесных чучундры,
Все в грязище и в дерьме,
Но довольные вполне.

Вот привёз Ванюша птицу,
Отъебал всех шлюх в столице,
Да по пьяни вместо них
Ещё пару голубых.
А на будущей неделе,
Встав с похмелья еле-еле,
Съев солёный огурец,
Потащился во дворец.
Там уж царь его встречает,
Чаркой водки угощает.
Отхлебнул Иван и в раз
Отдаёт царёв заказ.
“Ну, порадовал, Ванюша,
Мать твою, ядрёну, в душу!”
Царь лишь вымолвить и смог
Заглянул когда в мешок.
С той поры случилась как-то
С государем катаракта.
Прячет он теперь зрачки
За зеркальные очки.

Долго-ль, коротко-ль, капрала
Жизнь такая заебала,
Что Ивану вновь почёт,
А ему — залупу в рот.
Он идёт к гадалке старой,
Чтобы та ему сказала,
Как Ивана извести
Да законность соблюсти.
Эта старая короста,
Где-то метр десять ростом
Говорит ему: “Ну, что ж,
Ты Ивана изведёшь.
За услугу же в уплату
Мне ни серебра, ни злата,
Ни брильянты-янтари
Ты, родимый, не дари.
Сослужу тебе я службу,
Обустрою всё как нужно.
А за это, хошь — не хошь,
Но меня ты отъебёшь”.
“Что ты, брагой траванулась
Или вовсе ебанулась.
Тут не то, что отъебать,
А противно рядом встать.
Рожа — что ебло свиное,
Между ног — фурункул с гноем.
Блеванёшь того гляди”.
“Сам, родимый, посуди,
Что получше, голубочек,
Проблеваться лишь разочек
Иль по сотне раз на дню
Слушать всякую хуйню”.
В общем, бабка ныла, ныла,
Наконец уговорила.
Вот, закрыв глаза, капрал
Из штанов свой хуй достал,
Надрочил его порядком.
Задрала гадалка пятки,
И капрал ей между ног
Хер свой сунул... Да не смог.
“Ни хуя не разберуся.
Ты не целка ли, бабуся?”
А она ему: “Сильней!
Корочку сперва пробей.
Он по гною, как по маслу
Заскользит тогда прекрасно”.
Что ж, на том оставим их
Без свидетелей, одних.

Утром царь в своей светлице,
Не успев ещё побриться,
На ступенях меж перил
Карту мира расстелил.
Отмечать давай на ней он
Красной пастой пожирнее
Все места, где он бывал:
Отдыхал и воевал.
Кто-то в двери вдруг стучится,
И заходит во светлицу
Предводитель казаков
Без рубахи, без портков.
Аж трясётся, бедолага.
Синий весь, с повисшим флагом.
Говорит царю: “Ну вот.
Ваньку собирай в поход.
Стало мне вчера известно,
Дева есть красы небесной.
Где-то за морем живёт.
Сиськи — ёбаный ты в рот!
Ну а ходит эта Дева!
Жопа вправо. Жопа влево.
А Залезет как в штаны —
Пуще ядерной войны!”
У царя с того рассказа,
Несмотря на годы, сразу
Всё забулькало в штанах.
Он промолвил только: “Ах!
Быстро звать сюда Ивана!”
И Ивана без кафтана,
Без сапог и без штанов
Привели без лишних слов.
“Так, Ванюша, собирайся,
Да за море отправляйся.
Дева там одна живёт.
Сиськи — ёбаный ты в рот!
Ну а ходит эта Дева!
Жопа вправо. Жопа влево.
А Залезет как в штаны —
Пуще ядерной войны!
Привези мне Деву эту
В Понедельник до рассвету,
Чтобы утречком я смог
Ей засунуть между ног”.
Да куда ж ты, старый, лезешь?
Чего доброго, облезешь.
У тебя же, мать моя,
Не стоит уж ни хуя”.
Царь вообще лишился речи.
Красный стал, ка рак из печи.
Рюмку выпил, закусил,
Лишь потом заговорил:
“Коли выполнишь заданье,
Избежишь ты наказанья.
Ну а если нет, стервец,
То тогда тебе пиздец.
В зад воткнём тебе бутылку
Или нож, а лучше — вилку,
Хуй обрежем, а потом
Сунем в чан тебя с дерьмом”.
Атаман казачий махом
Нацепил свою папаху,
Весь расцвёл, как мох лесной,
Позабыв про ночь с каргой.
Только вспомнит скоро очень,
Ведь ни чьей он с этой ночи
После бабкиной пизды
Не испортит борозды.

А Иван уже нажрался,
Даже с хуем попрощался.
И у них обоих в раз
Слёзы брызнули из глаз.
Тут конёк зашёл, хохочет,
Видя, что Ванюша дрочит:
“Эй, агрессор половой!
Ты чего как неживой?
Или может быть моментом
Стал ты, Ваня, импотентом?
Больше бабы не хотят
Под тебя ложиться в ряд?”
Говорит Иван слезливо:
“Что ты ржёшь, как конь ретивый?
Дал заданье мне Гвидон.
Девку хочет трахнуть он.
Всё, что мне о ней известно,
Что красы она небесной,
Где-то за морем живёт.
Сиськи — ёбаный ты в рот!
Ну а ходит эта Дева:
Жопа вправо. Жопа влево.
А Залезет как в штаны —
Пуще ядерной войны!
А не выполню заданье —
Всё, коняга, досвиданья”.
Засмеялся конь в ответ:
“Это, что ли, твой секрет?
Ехать за море не надо
В дальни страны. Ну их к ляду.
Лучше с пользой для себя
Проведи остаток дня.
Помнишь, Ваня, ту Жар-птицу,
Что в Гвидонову светлицу
Ты недавно притартал?
Я вчера её видал.
Ровно в полночь эта птица
Превратиться в Царь-девицу.
Это точно про неё
Описание твоё.
А чтоб этой Царь-девице
В птицу вновь не превратиться,
Должен ты забросить в печь
Перья все её и сжечь.
Мы сегодня до рассвета
Обустроим дело это”.
И, стемнело лишь, они,
Погасивши все огни,
Притаились под балконом.
А Для старого Гвидона,
Чтоб он всё увидеть смог,
Взяли сварочный щиток.
Вот лишь за полночь пробило,
Ярким светом озарило
Царску горницу, и вдруг
Под звенящих перьев звук
На балкон выходит Дева.
Жопой вправо. Жопой влево.
И давай себя ласкать,
Как “плейбоевская” блядь.
А Гвидон, на это глядя,
Как сидел в своей засаде,
Так и ёбнулся — чуть жив,
Хуем по лбу получив.
А пока блядина эта
Всё ебалась с лунным светом,
Раздражая клитр свой
Парафиновой свечой,
Ваня ей полюбовался
Да тихонечко пробрался
Прямо к перьям, все их в печь
Кинул разом... Тут бы лечь
Сразу в гроб и удавиться —
Как вскочила Царь-девица
С парафиновой свечи
Да как кинется к печи.
Чуть Ивана не убила.
Да уж хуй! Не тут то было.
Наш Иван её схватил,
Прямо на пол повалил.
Как Ванюша не крепился,
Но изрядно возбудился.
Да и Дева уж была
Как кипящая смола.
Так, схватив друг друга, значит,
То Иван на Деве скачет,
То она на нём, а вот
В рот она уже берёт.
Вот местами поменялись,
Встали, сели, вновь поднялись,
Сели вновь и вновь легли...
Уж в печи одни угли.
Небо красное уж тоже.
Уж и хуй стоять не может,
Со двора уж слышен стон.
То очнулся наш Гвидон.
Щурит он глаза со свету:
“Не приснилось ли мне это?“
А Иван и говорит:
“На кровати уж лежит
Эта Дева, если сможешь,
То давай в кроватку тоже.
Ну а я пойду посплю.
Сполнил волю я твою?”
“Ну, спасибо! Вот уважил!
Я не ждал такого даже” —
Царь от страсти задрожал,
К Деве в спальню побежал.
Та ж, насытившись Иваном,
Говорит царю: “Не стану
Я с тобою, старый хрыч,
Да тебе и не достичь
Той эрекции, чтоб, милый,
Мне с тобой приятно было”.
От такого у царя,
Между нами говоря,
Что хотя б чуток стояло,
Всё на веки отказало.
Вот капрала он зовёт:
“Слушай, ёбаный ты в рот!
Это ж твой совет, однако,
Бабу эту, хер её в сраку,
Из-за моря привезти.
Я же не мужик почти
Из-за этой самой твари.
Коль к весне, ты слышишь, харя,
Я не выебу её,
Тебе в нижнее бельё
напущу я скорпионов.
Всё! Таков указ Гвидонов!”
Говорит ему капрал:
“Я ведь тоже пострадал
На такой же почве самой.
Прикажи послать Ивана
Далеко за окиян
Прям на остров на Буян.
Там плодятся обезьяны,
А едят они бананы.
И у них с бананов тех
Хер с кокосовый орех.
Их они им и сшибают.
Во эрекция какая!
Так что пусть скорей Иван
Привезёт нам тот банан”.
Царь велел привесть Ивана,
И Ивана за бананом
Отослал за окиян
Он на остров на Буян.
Вот Ванюша с грустной миной,
Словно в улей сев пчелиный,
Похромал домой к коньку,
Выжрав литр коньяку.
“Эй, царевна Несмеяна! —
Утешал конёк Ивана —
На Буян, так на Буян.
Наливай ещё стакан”.
Что ж, на том и порешили,
Литр водки раздавили.
Раз уж так тому и быть,
Кончил Ваня слёзы лить.
И лишь только солнце встало,
Скинул Ваня одеяло,
На себя надел кафтан
И на остров на Буян
Покупать билет собрался.
Но конёк не растерялся
И Ивану говорит:
“Растуды твою ядрит!
Ты совсем, наверно, спятил.
Не долбись башкой, как дятел.
На хрена, ебаться в рот,
Тебе этот ерофлот?
Одевайся потеплее,
Да запрыгивай скорее
Мне на спину меж горбов”.
Прыг — Иван, и был таков.

А на море-окияне
Да на острове Буяне
Средь воды дремучий лес
Полный всяческих чудес.
Там и скатерть-самобранка,
И русалка-нимфоманка.
В общем, чтоб про всё узнать,
Надо Пушкина читать.
А не так давно по пьяни
Завелось на том буяне,
Мне б дословно повторить,
“То, чего не может быть”.
И конечно же бананы
Не проблема для Ивана.
Их сорвавши штуки три,
Он до утренней зари
Уж до дому воротился,
Причесался и помылся.
Встретив раннюю зарю,
Во дворец пошёл к царю.
Там, не глядя на Ивана,
Царь с капралом на бананы
Как рванут, что было сил,
Хуже бешеных горилл.
Заорали, подбежали,
Чуть с рукой не оторвали,
С кожурой и черешком
Проглотили целиком.
Опустив штаны до пяток,
Так и замерли ребята.
У обоих до колен...
Между глаз вдруг вырос член.
Вместо носа. Вот потеха!
Только им уж не до смеха.
Так и ходят с той весны
Как индийские слоны.
Царь с капралом осерчали,
На Ивана закричали,
М